freken_bok в открытое письмо сотрудникам Центра имени СербскогоСериал "Психоневрологический интернат №25". Содержание предыдущих серий см. по тэгу "ПНИ" . История вопроса - здесь. Публикации - в "МК", на colta.ru и на портале "АиФ". Мой блог на "Снобе". Группа на фейсбуке, посвященная суду. Действие сериала временно происходит в Центре социальной и судебной психиатрии имени Сербского.
Написалось вот... Теперь думаю, как донести это до непосредственных адресатов.
Открытое письмо сотрудникам ГНЦССП им В.П. Сербского
Я обращаюсь к медикам и психологам – сотрудникам Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского.
Я – невеста Дружинина Андрея Александровича, который 27 февраля поступил в ваш центр на стационарную экспертизу. Он не совершил никакого преступления и ни в чем не подозревается. Он хочет восстановить свою дееспособность – чтобы жить не в интернате, а дома, с семьей, а не с соседями по палате, чтобы получить возможность учиться, работать и отдыхать… Чтобы жить нормальной жизнью – так же, как вы.
Для восстановления дееспособности Андрей обратился в суд. Как судья может узнать, понимает ли человек значение своих действий и может ли он жить самостоятельно? Судья не спрашивает об этом невесту, друзей и знакомых этого человека – ведь они же не специалисты. Специалисты – это вы, медики и психологи. Согласно установленному порядку ведения таких дел, суд назначил прохождение стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы в вашем центре.
Экспертизы мы ждали почти 2 месяца. Андрея часто отпускали домой – и лечащий врач в интернате, и наблюдавший его доктор из Алексеевской больницы оценивали его состояние как очень хорошее, поэтому в ожидании, когда в вашем центре освободится место, мы проводили вместе новогодние каникулы и выходные, смотрели кино, гуляли, готовили, ходили в гости к друзьям… и думали: «Скорей бы!»
Дождались.
В день отъезда из ПНИ Андрей писал мне смски – поддерживал, чтобы я не волновалась. Еще через какое-то время его мобильный телефон стал недоступен. Когда я наконец дозвонилась в ваш центр, мне подтвердили, что Андрей находится там, и пояснили, что «подэкспертным» разрешено звонить один или два раза в неделю и что посещения родственниками и передачи разрешены только по воскресеньям.
В ближайшее воскресенье (3 марта) я смогла увидеть Андрея и быть с ним 20 минут. Больше нельзя – «такой порядок». Для этого мне нужно было заполнить несколько бланков, отдать паспорт и пройти коридор с металлоискателем. Андрей рассказал, что ему сложно, но он старается привыкнуть. Палата на 6 человек. В отделении есть телевизор и немного книг, больше делать нечего. Мобильник нельзя, нетбук нельзя, пить чай между едой нельзя. Сразу после приезда было что-то вроде консилиума - несколько медиков спрашивали, понимает ли он, где он и зачем. Больше пока никаких обследований не было. Я пожелала ему как-нибудь это выдержать. Андрей ответил, что это как раз самое сложное.
Шли дни, я не находила себе места, по справочному телефону вашего центра говорили: «Да, он у нас. Больше ничего не сообщаем. И вообще родственники нам звонят только по пятницам!»
В четверг 7 марта Андрей позвонил и на вопрос "Как ты там?" ответил "Ничего хорошего". Я очень встревожилась, потому что он вообще оптимист и почти никогда не жалуется.
В воскресенье 10 марта мне попытались отказать в свидании, потому что «он плохо себя чувствует и не хочет». Но я настаивала, и тогда Андрея привели. Он был то ли заторможен, то ли напуган, отстранен, не смотрел в глаза и почти не говорил. На мои сумбурные вопросы смог ответить, что несколько суток не спал, плохо себя чувствует, говорить боится. Когда я уходила, дернулся за мной, и санитарка сказала: «Эй, ты куда? Тебе обратно в палату».
Объясните мне, специалисты Центра имени Сербского, каким образом человека за такое короткое время довели до такого состояния и зачем? Вы держите человека в тюремных условиях, без связи с внешним миром, без привычных занятий, без личного пространства – для чего? Продержав его так в течение месяца, вы станете писать заключение – о чем? Способность жить самостоятельно здесь ни при чем, это скорее способность выжить в экстремальных условиях. Как при этом называются люди, которые держат других людей в таких условиях?
Если посмотреть на интернет-сайт вашего учреждения, создается впечатление, что это научно-медицинский центр – здесь есть Ученый совет и Совет молодых ученых, здесь защищают диссертации и учатся в аспирантуре.
Если придти по адресу вашего учреждения, можно увидеть тюремный забор и проходную с окошечком. Там нельзя ничего узнать («мы не даем справок»), туда нельзя лично подать заявление или жалобу (только почтой или факсом).
Как написано на сайте, одна из целей Центра имени Сербского – «организация и проведение судебно-психиатрической экспертизы». Люди, которые проходят у вас экспертизу, именуются «подэкспертными» - для вас это ближе к «подсудимым» или к «подопытным»?
Если вы считаете, что Андрей такой же человек, как и вы – разрешите ему звонить друзьям, видеться с близкими людьми и сидеть за компьютером – хоть как-то приблизьте его существование в вашем центре к человеческому. А иначе вы не ученые и не медики – вы ставите опыты на людях.
Пелепец Надежда Владимировна. 11 марта 2013 года
Написалось вот... Теперь думаю, как донести это до непосредственных адресатов.
Открытое письмо сотрудникам ГНЦССП им В.П. Сербского
Я обращаюсь к медикам и психологам – сотрудникам Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В.П. Сербского.
Я – невеста Дружинина Андрея Александровича, который 27 февраля поступил в ваш центр на стационарную экспертизу. Он не совершил никакого преступления и ни в чем не подозревается. Он хочет восстановить свою дееспособность – чтобы жить не в интернате, а дома, с семьей, а не с соседями по палате, чтобы получить возможность учиться, работать и отдыхать… Чтобы жить нормальной жизнью – так же, как вы.
Для восстановления дееспособности Андрей обратился в суд. Как судья может узнать, понимает ли человек значение своих действий и может ли он жить самостоятельно? Судья не спрашивает об этом невесту, друзей и знакомых этого человека – ведь они же не специалисты. Специалисты – это вы, медики и психологи. Согласно установленному порядку ведения таких дел, суд назначил прохождение стационарной комплексной психолого-психиатрической экспертизы в вашем центре.
Экспертизы мы ждали почти 2 месяца. Андрея часто отпускали домой – и лечащий врач в интернате, и наблюдавший его доктор из Алексеевской больницы оценивали его состояние как очень хорошее, поэтому в ожидании, когда в вашем центре освободится место, мы проводили вместе новогодние каникулы и выходные, смотрели кино, гуляли, готовили, ходили в гости к друзьям… и думали: «Скорей бы!»
Дождались.
В день отъезда из ПНИ Андрей писал мне смски – поддерживал, чтобы я не волновалась. Еще через какое-то время его мобильный телефон стал недоступен. Когда я наконец дозвонилась в ваш центр, мне подтвердили, что Андрей находится там, и пояснили, что «подэкспертным» разрешено звонить один или два раза в неделю и что посещения родственниками и передачи разрешены только по воскресеньям.
В ближайшее воскресенье (3 марта) я смогла увидеть Андрея и быть с ним 20 минут. Больше нельзя – «такой порядок». Для этого мне нужно было заполнить несколько бланков, отдать паспорт и пройти коридор с металлоискателем. Андрей рассказал, что ему сложно, но он старается привыкнуть. Палата на 6 человек. В отделении есть телевизор и немного книг, больше делать нечего. Мобильник нельзя, нетбук нельзя, пить чай между едой нельзя. Сразу после приезда было что-то вроде консилиума - несколько медиков спрашивали, понимает ли он, где он и зачем. Больше пока никаких обследований не было. Я пожелала ему как-нибудь это выдержать. Андрей ответил, что это как раз самое сложное.
Шли дни, я не находила себе места, по справочному телефону вашего центра говорили: «Да, он у нас. Больше ничего не сообщаем. И вообще родственники нам звонят только по пятницам!»
В четверг 7 марта Андрей позвонил и на вопрос "Как ты там?" ответил "Ничего хорошего". Я очень встревожилась, потому что он вообще оптимист и почти никогда не жалуется.
В воскресенье 10 марта мне попытались отказать в свидании, потому что «он плохо себя чувствует и не хочет». Но я настаивала, и тогда Андрея привели. Он был то ли заторможен, то ли напуган, отстранен, не смотрел в глаза и почти не говорил. На мои сумбурные вопросы смог ответить, что несколько суток не спал, плохо себя чувствует, говорить боится. Когда я уходила, дернулся за мной, и санитарка сказала: «Эй, ты куда? Тебе обратно в палату».
Объясните мне, специалисты Центра имени Сербского, каким образом человека за такое короткое время довели до такого состояния и зачем? Вы держите человека в тюремных условиях, без связи с внешним миром, без привычных занятий, без личного пространства – для чего? Продержав его так в течение месяца, вы станете писать заключение – о чем? Способность жить самостоятельно здесь ни при чем, это скорее способность выжить в экстремальных условиях. Как при этом называются люди, которые держат других людей в таких условиях?
Если посмотреть на интернет-сайт вашего учреждения, создается впечатление, что это научно-медицинский центр – здесь есть Ученый совет и Совет молодых ученых, здесь защищают диссертации и учатся в аспирантуре.
Если придти по адресу вашего учреждения, можно увидеть тюремный забор и проходную с окошечком. Там нельзя ничего узнать («мы не даем справок»), туда нельзя лично подать заявление или жалобу (только почтой или факсом).
Как написано на сайте, одна из целей Центра имени Сербского – «организация и проведение судебно-психиатрической экспертизы». Люди, которые проходят у вас экспертизу, именуются «подэкспертными» - для вас это ближе к «подсудимым» или к «подопытным»?
Если вы считаете, что Андрей такой же человек, как и вы – разрешите ему звонить друзьям, видеться с близкими людьми и сидеть за компьютером – хоть как-то приблизьте его существование в вашем центре к человеческому. А иначе вы не ученые и не медики – вы ставите опыты на людях.
Пелепец Надежда Владимировна. 11 марта 2013 года