Дульсинея полагала, что это обычное знание, данное каждому, ведь нет ничего сложного, чтобы составлять композиции "борщ", "жаркое", "котлеты", пирог с капустой".
Она огорчалась, когда ей попадалась невкусно исполненная еда, но не верила что сделавший с едой такое человек не умеет готовить. Дульсинея считала что случился какой-то сбой, например, коммуникационный - с едой не удалось договориться, бывает, хоть и жаль конечно. У нее и самой такое бывало - еда порой меняла коды и шифры, и не всегда удавалось их сразу угадать.
А еще Дульсинея ловила себя на странном чувстве, когда ела то, что готовила сама. Эта еда казалась ей ненастоящей.
То ей было смешно и странно, что она кормит себя сама как дикое животное - тем что сама как-бы добыла, то ей казалось что ее дело - кормить других, а значит кто-то должен кормить ее, иначе в цепи - разрыв.
Словом, ей было неспокойно, когда она ела то, что приготовила сама, хотя ей было вкусно - ну еще бы, ведь все делалось на ее вкус.
Чтобы согнать с себя это недоумение, Дульсинея покупала себе что-нибудь приготовленное другими - хлеб в пекарне, колбасу в магазине, курицу-гриль на вынос, всякие крылышки-кинг и бургеры.
Приготовленная кем-то еда восстанавливала в Дульсинее душевное равновесие.
Словно некоторая доза чужого в ней доказывала ее встроенность в мир других.
И это было, пожалуй, самое убедительное доказательство, ведь оно шло в кровь, а значит в саму жизнь Дульсинеи.