До самой последней строчки в титрах.
на строчке "водитель режиссера" переглянулись.
но там дальше имена всех водителей съемок вообще. Никто не забыт, ничто не забыто.
Тихо сидели на титрах и все в зале - никто никуда не шел, пока не зажгли свет и не пришли уборщицы.
Сзади нас сидела пожилая дама в шляпке, с ридикюлем, такая вся кинематографичная вполне. Только на ногах у нее были кроссовки. И еще она плакала. И я тоже плакала. (чтобы что-то сказать о фильме мне нужен разгон, вот пытаюсь его набрать)
Это громадный фильм. Как его можно было поднять - не представляю, не представляю. Это сильно отсроченный во времени реквием целому царству, ушедшему на дно, как Атлантида.
"первый мир был погублен водою" да и создан "из воды и водою"
И тут весь фильм выстлан метафорами солнца, воды и воздуха, и пронизан рифмами времени и безвременья.
и когда рифм уже не остается, в самом финале почти, то герои в диалоге используют просто повторы: один говорит фразу, и другой повторяет ее окончание, и все уже все понятно, и слова заканчиваются, заканчиваются, а ковчег и мир меняются местами.
Михалков весь фильм говорит каким-то космогоническим языком, и это пробирает даже тех, кто этого языка умом не слышит, но слышит хребтом его гул все равно.
Три часа прошло, а мы и не заметили. И никто в зале не заметил, нас всех погрузили в другую реальность, и она была так убедительна, так неотвратима, что никакой печали не хватило ее вместить.
P.S. А, про юмор! Там его много, он разный по жанру, но один эпизод совершенно прелестный:
две девочки гимназистки спорят насчет одного пассажира в пенсне, с бородкой, в шляпе и костюме - он или не он?
наконец решаются, подходят, спрашивают:
- Вы писатель?
- Да, - посмеивается он самодовольно.
Девочки просят написать в альбом, потом читают надпись, и разочаровано:
- Так ваша фамилия не Чехов? А как ваша фамилия?
- Тригорин, - говорит писатель.
ну, читающий да разумеет)
Journal information