Я нарочно ходила мимо, даже когда не по пути было, и нюхала.
Потом стыдно стало нюхать бесплатно,повлекла дорогогомужа купить там елочку, фиг с ней что не в горшке, горшковые почему-то совсем не пахнут - давеча и в Ашане нюхали, и в Максидоме, не-а, не пахнут. Покупатели подходят, украдкой щиплют за иголки, нюхают пальцы, и потом такое лицо словно им пять лет и дали фантик с пустотой вместо конфеты.
А свежеспиленные елки пахнут даже на холоде, и сквозь выхлопные газы, но это запах мортидо - иголки с них сыпятся печально и неостановимо, и пахнут как на прощанье.
И тут я вспомнила, как лет в пятнадцать совсем онемела чувствами от режима невыключаемого страдания от буйного папиного алкоголизма и маминых истерик, и жила покрытая запекшейся глазурью тупой интактности, и не понимала что меня вот-вот всосет большая тьма безумия, если я не начну снова чувствовать и плакать.
И тут я услышала песню Окуджавы про ёлку - ну вот эту, где "Синяя крона, малиновый ствол, звяканье шишек зеленых...
Мы в пух и прах наряжали тебя, мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя, словно на подвиг спешили.
...В миг расставания, в час платежа, в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша? Что они все, одурели?!
...Но начинается вновь суета. Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста, и воскресенья не будет".
И я зарыдала. И услышала, как меня втягивает обратно в жизнь. Где снова больно, беспощадно и мучительно, но это мир живых, а не мертвых, куда я тогда уже почти соскользнула незаметно для всех.
*
Ёлку на Клинском не купили, поняли, что от иголок потом избавляться до весны.
По пути домой дорогоймуж, трогавший елки руками, сунул палец в рот бормоча, "надо же как сильно укололся"