Дело было так: операция под общим наркозом длилась два часа с лишним - со вскрытием черепа за ухом, пришиванием уцелевшей перепонки, уничтоженной взрывной волной на 70%. Но наконец дитя перевязали, воткнули капельницу, велели не спать два часа из всех сил и не пить тоже два часа, и вернули в палату.
И вот она лежит, плавая в полузабытьи, я сижу и слежу, чтобы не уплыла и не уснула, и тут открывается дверь и входит больничный психолог - побеседовать с пациенткой.
Надо заметить, что за два дня в больнице у ребенка на психологов выработалась идиосинкразия. Будучи в ясном уме она после пары бесед стало просто отказываться от разговоров с ними, технично сползая под одеяло и мотая из под него головой - надоели аццке, ну можно понять, она вообще не любит разговаривать, а тут журналисты, психологи, врачи - мыслимое дело. Так что под одеяло с головой - нырок в отказ, и все дела.
И тут лежит она, значит, беззащитная, тяжко сказать даже слово потому что рот пересох, а пить нельзя, и вдруг психолог - побеседовать, потому что положено.
- Нет, - сказала я, - вы не хотите видеть как я умею разозлиться. Этого лучше не видеть, потому что мало не покажется никому. Я не дам вам с ней разговаривать, просто уходите.
И голос у меня был тихий, но такой что оправа очков у нее могла слегка оплавиться. Громко нельзя было - рядом в палате другая женщина с переливанием крови, тоже из того же вагона метро.
- Хорошо, я уйду, - сказала психолог, - спасибо.
Мне конечно моментально стало стыдно за натиск, но тут ребенок меня одобрил сжав руку и приоткрыв глаза. В глазах мелькнула ирония и победа.
Потом пришел доктор Комаров, делавший операцию, сказал что все прошло хорошо, что через слуховой проход нельзя было ничего сделать, потому-то и потому-то.
Утром мы где-то час провели с Терезкой в ожидании когда заберут в операционную.
Внутри у нее ныл и подвывал страх перед неизвестностью: что это и как это наркоз, и удачно ли пройдет, а вдруг то и это. Мы были рядом - я, папа, бойфренд, и мы были конечно за нее всем сердцем и душой, но есть отрезок пути, который человек проходит один, всегда, там узкая дорога на одного, и некому кроме тебя это пройти. Я смотрела на нее и слышала этот одинокий участок пути - от двери операционной до наркоза, где ты один тотально, и душа как храбрый заяц обречена испытать неизведанное. Вспоминала свои такие участки. В них кроме тебя есть доступ только у Бога. И блажен, кто ощущает его в этой долине. И хотя душа также судорожно ищет у себя крылья, падая в темноту, в какой-то момент слышишь, что бездны нет, и крепкая рука выводит к свету и безопасности.
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →
← Ctrl ← Alt
Ctrl → Alt →