Не помню сколько мне было лет - ну может двенадцать.
Мы жили в частном доме, дальше по улице жила семья - муж иногда уходящий в запои, жена - медсестра, и две дочки - постарше и помладше меня. Во дворе у них был сарайчик, где они вырастили поросенка, зарезали его, и вся улица потянулась к ним купить мясо.
Мама дала мне денег и тоже отправила купить кусок мяса, велев чтоб не покупать, если там один жир.
Я не помню ни как выглядел двор, ни тушу свиную не помню, только один стыдный кадр перед глазами:
тот иногда-запойный дяденька, видя что за мясом пришел ребенок, выбирает и протягивает мне кусок упругой сверкающей мякоти - такой бледнорозовой, что почти палевой - и на лице у него такое выражение, какое бывает у очень добрых натур когда они выбирают для тебя получше и повкуснее. Это словно подсвечивает их лицо.
И я это всё мгновенно считываю. И вдруг вспоминаю про мамин наказ "чтоб не один жир", смотрю с острым сомнением на слишком светлое, непохожее на магазинное мясо, и прямо в это светящееся доброе лицо говорю "а это не жир?"
И вижу как гаснет свет в лице, как оно словно скукоживается от ожога неоценности.
Нет, он никак не выдал обиды, сказал "нет-нет, детка, это чистое мясо, на нем совсем нет жира", но я знала что сделала что-то непоправимое, словно смяла цветок.
Я ведь знала, видела всю его интенцию так чётко, видела что он совершал это добро всем собой, выбрав для ребенка чуть ли не лучший кусок светло-розового окорока, но поступила вопреки сердцу, сделала тупое зло, словно задушила птенца.
Мне стало стыдно там же, но сказать я ничего не смогла - ни ему, ни маме потом. Я тогда впервые в жизни ощутила сколько, оказывается, внутри неосознаваемой скверны, и сильно стыдилась что это так.
Позже, уже читая что-то из "Нового завета", я вздрогнула на фразе "доброго - чего хочу - не делаю, а злое - чего не хочу - делаю". И заплакала, вспомнив тот кадр с мясом и гаснущую подсветку лица.
Из такого никто не выкупает - кроме Христа. Он про такое понимал.